Блоги / Император НИКОЛАЙ ПАВЛОВИЧ в крепости Анапе, 23 сентября 1837 г.

Прибытие в крепость Анапа Императора Николая Павловича. Событие это было скоротечным: он прибыл в Анапу 23 сентября 1837 г. в 23:00, а убыл уже на следующий день. Но события, которые развивались в предшествии этому приезду, по праву заслуживают вашего внимания.

В 1837 году, в первых числах июня месяца, в крепости Анапе было получено известие, что её посетит в сентябре того же года государь император Николай Павлович, возвращавшийся тогда из своего путешествия по Кавказу, в сопровождении наследника, ныне в Бозе почившего Царя-Освободителя.

Комендантом этой крепости в то время был граф Цукато, а плац-майором мой отец штабс-капитан Новиков.

Быстро облетела жителей небольшой крепости радостная весть и в тот же вечер графиня, жена коменданта, пригласила мою матушку с двумя другими ассистентками, тоже полковыми дамами, для обсуждения некоторых хозяйственных вопросов.

В то же время комендант, с плац- майором и казначеем, подвергал обсуждению вопросы иного порядка: как и что сделать — что за чем должно следовать, как кому себя держать и даже говорить. Было решено: привести в порядок наружный вид крепости, где нужно выбелить, где нужно поприбрать и вычистить. Главнее всего нужно было обновить весь дом самого коменданта для приема августейших гостей. Хотя работы предстояло и много, но и времени в распоряжении оставалось довольно.

Положили выписать из Тифлиса растения и цветы, а также вина, разные припасы и хорошего повара на подмогу графскому, причем для исполнения всех этих поручений был командирован туда надежный офицер. Матушка моя, как первая в кругу полковых дам после графини и к тому же большая хозяйка, была назначена распорядительницей по хозяйству. Нечего и говорить, что матушка приняла такое назначение с большим удовольствием и тотчас же занялась выкормкой для предстоящего угощения высоких гостей нескольких индюшек, достала потом только что родившегося телка и стала его отпаивать цельным молоком с примесью миндального; индюшек откармливала особыми галушками, сделанными из пшеничного теста, смешанного с мелко-истолченными грецкими орехами и миндалем.

Г-жа Глушкова, тоже одна из полковых дам и тоже хорошая хозяйка, взялась откормить нескольких кур, уток и поросят.

Ни одного дня не проходило без того, чтобы не пришла к матушке какая-нибудь полковая дама с предложением какой-либо услуги: одна из них уверяла, что лучше её никто во всем мире не приготовит заливного; другая, что умеет приготовлять очаровательный соус из рябчиков и т. д. К отделке дома графа Цукато приступили немедленно. Стены и потолки назначенных для августейших гостей апартаментов обили белым атласом с золотыми кантиками и широким золотым бордюром вверху. По стенам тянулись гирлянды из живых цветов, привезенных накануне приезда государя из Тифлиса; вся мебель для этих комнат, выписанная оттуда же, была обита голубым бархатом. Над одним из диванов красовался вензель государя императора и государыни императрицы, изящно подобранный из белых и розовых роз. Над красивым золоченым письменным столом был помещен вензель государя наследника, сделанный также искусно из незабудок и ландышей.

К встрече августейших гостей и к завтраку в доме графа были приглашены из полковых дам только четыре: моя матушка, жена казначея Фирсова, жена штабс-капитана Луцкова — молодая бойкая москвичка и жена полкового доктора. Все наряды приглашенные дамы выписали себе из Тифлиса, а графиня — из Петербурга.

Прежней крепости Анапы и узнать было нельзя: она совершенно приняла праздничный вид; все здания её были вычищены, выбелены, улицы подметены и растущая по них кое-где травка подчищена; свободные дотоле путешествия по всему городу коров, свиней и разных пернатых были воспрещены.

Но как ни заняты были все жители Анапы приготовлением к предстоящему торжеству, тем не менее казалось, что время тянется слишком долго.

Наконец наступил сентябрь; приезд государя считался уже днями, погода стояла жаркая, кругом свежая зелень и сочные плоды на деревьях, но по временам дул сильный ветер и море было непокойно. В первых числах сентября графом была получена эстафета, что государь император изволил благополучно прибыть в Геленджик, где и остановится на несколько дней, пока не успокоится море.

В эстафете значился тоже приказ, чтобы при встрече августейшего гостя не салютовать из опасения, чтобы не повторилось только что случившегося происшествия в Геленджике. Там к приезду государя было стянуто войско до двенадцати тысяч (да и помимо приезда государя — там войск было много, по случаю беспрерывных в то время экспедиций). При встрече императора, во время салютования, один из тлевших пыжей (тогда ружейные патроны были бумажные) попал как-то в склады военного провианта и в какие нибудь пол-часа—час, при содействии сильного ветра, сгорели почти все хлебные войсковые запасы. Хотя на пожаре и присутствовал сам государь император, и чтобы прекратить пожар были употреблены войсками просто нечеловеческие усилия, тем не менее разгулявшаяся огненная стихия лишила значительной части заготовленного для солдат продовольствия и начальство принуждено было сделать немедленное распоряжение о подвозе необходимого количества хлебного зерна, муки, овса, сена и соломы в Геленджик из Ялты и других ближайших мест.

Покойная государыня находилась в то время в Орианде и, боявшись отпустить государя наследника в дальнейшее путешествие по Черному морю, в эту пору года по обыкновению весьма бурному, пожелала, чтобы он прибыл к ней сухим путем. Желание государыни императрицы было исполнено, и государь прибыл в Анапу без государя наследника, только со своею свитой. Хотя из Геленджика можно проехать в Анапу и сухим путем, но эта дорога, извивающаяся по высоким горам и над глубокими пропастями, представляет, особенно в то время, далеко не безопасной и сверх того на такой переезд потребовалось бы не менее трех суток. А потому государь выбрал путь морем и должен быть прибыть в Анапу на военном корабле к пристани, находившейся у так называемой «красной батареи».

В день приезда августейшего гостя, — это было 23-го сентября 1837 года, — с самого утра все дома крепости разукрасились флагами, разными цветными материями и пестрыми персидскими коврами; народ толпился у пристани и на улице, по которой должен был проехать государь.

Как будто сама природа разделяла общую радость. Море было спокойно; в воздухе не шелохнет, день был жаркий,— ни одного облачка на голубом небе. Дом графа Цукато был увешан флагами и среди них виднелся роскошный вензель государя императора и государыни императрицы, изящно подобранный из живых цветов. Крыльцо и площадка дома до самой улицы, где должна была остановиться коляска с дорогим августейшим гостем, были устланы красным сукном и уставлены тропическими растениями, образующими собою как-бы аллею.

С десяти часов утра все находящиеся в крепости войска были в полном сборе и расставлены по местам. (На самом деле корабль Государя бросил якорь в анапской бухте около 11 вечера, во всяком случае так написано в описании жизни Императора в книге Н.К.Шильдера. В том документе про посещение Анапы всего одно предложение из 20-ти слов)

Приглашенные к встрече государя дамы были уже у графини. Все они были одеты в светлые шелковые платья с пышными рукавами, с высокими прическами, по тогдашней моде, и еще более высокими гребнями в волосах. На самой графине был наряд, только что присланный из Петербурга и сделанный по последней моде, как носили в то время при высочайшем дворе: белый атласный, затканный золотом. Высокий гребень, украшавший роскошные волосы графини, был усыпан жемчугом и рубинами. Графиня была высокого роста, несколько полная, весьма стройна и красива собой.

Собравшиеся у графини барыни разместились у открытых окон из которых была видна полковая церковь. На паперти её в полном облачении стоял полковой священник с крестом в руках, окруженный причтом. С каждою минутой нетерпение ожидающих разгоралось все более и более; высказывалось даже опасение: «ну как, не приедет»?..

Но вот в одиннадцать часов раздался, наконец, выстрел из крепостной пушки, возвестивший приезд державного гостя. Музыка заиграла, только что в то время разученный для приезда государя императора, народный гимн «Боже Царя храни», сочиненный и игранный в первый раз в 1833 году 25-го декабря, при освящении знамен в залах Зимнего дворца.

Торжественная музыка слилась с восторженными криками ура!... Государь император, во перекинутому с корабля трапу, вышел на пристань, окруженный своею свитой.

Но едва только показалась на берегу величественная фигура монарха, как молодой прапорщик, только что произведенный и стоявший в то время на посту у штандарта, совершенно обезумев от радости, что видит государя так близко и в первый раз в жизни, забыл приказ коменданта, махнул платком, штандарт подняли, грянули пушки со всех батарей и пошла пальба!

Граф и мой отец побледнели, лица их вытянулись... Государь на мгновение остановился на месте и, сдвинув брови, строго взглянул на графа. Но граф уже успел опомниться и нашелся.

— Молодой, только что произведенный, прапорщик, сказал он, стараясь придать своему голосу твердость, — так обрадовался, увидав ваше императорское величество, что забыл данное ему приказание…

— На гауптвахту! отрывисто перебил государь.

Затем были поданы экипажи. Государь император изволил сесть в коляску вместе с графом Цукато и приказал ехать в церковь. Начался звон в колокола; народ колыхнулся, взвились шашки в воздухе и раздалось продолжительное, громкое ура!!

Выслушав молебен и приложившись к кресту, государь изволил поехать сначала по бастионам. На бастионе, что с полевой стороны, государь изволил выйти из коляски и несколько минут смотрел в зрительную трубку на окрестности. Осмотрев бастионы, государь подъехал к выстроившимся войскам, отдавшим ему честь.

— Здорово ребята!— звучно крикнул государь.

— Здравия желаем, ваше императорское величество, — громко и дружно отвечали ряды войск.

Затем его величество изволил скомандовать пройти войскам церемониальным маршем. Стройными рядами проследовали два раза загорелые молодцы-кавказцы мимо государя императора и каждый раз удостоились царского спасибо и милостивого одобрения: «Хорошо!» «молодцы!»....

Государь, видимо, остался доволен решительно всем, что он только видел. Но окончании смотра, государь посетил госпиталь,— обошел все палаты, милостиво разговаривал с некоторыми из больных, расспрашивал раненых, где и в какой экспедиции раны были получены и двум из солдатам самолично пожаловал по георгиевскому кресту. Всем нижним чинам, бывшим на смотре, а в том числе и лежащим в госпитале, государь приказал выдать по серебряному рублю.

Было половина второго, когда коляска государя остановилась перед домом графа Цукато. Последний поспешно из неё выскочил с тем, чтобы помочь государю выйти из экипажа, но государь, отстранив его, вышел сам. Столпившаяся близ дома графа масса народа, — а здесь были буквально все жители Анапы, от мала до велика, — снова приветствовала государя несмолкаемым «ура»! На нижних ступенях крыльца встретила и восторженно приветствовала дорогого державного гостя графиня Цукато.

Государь был в веселом расположении духа, он любезно отвечал на приветствие, подал графине руку и ввел её в гостиную, где имели честь быть представленными его величеству хозяйкою дома названные выше полковые дамы и предложен августейшему гостю роскошно сервированный завтрак.

Государь сел за стол и между прочими закусками обратил свое внимание на жаренную индейку, которая ему особенно понравилась. Впоследствии это сделалось любимым коньком моей матушки: она с особенным удовольствием вспоминала, как сам государь император Николай Павлович изволил кушать и похвалить изжаренную и окрылённую её собственными руками индейку, любила рассказывать этот случай и всегда рассказывала его с мельчайшими подробностями.

Во время завтрака графом Цукато были предложены тосты за государя императора, государыню императрицу, государя наследника и весь царствующий дом. Каждый из этих тостов сопровождался тушем, который играла военная музыка, поставленная у окон графского дома. Государь при провозглашении каждого из тостов изволил приподниматься со своего места и милостиво чокаться с подходящими к нему присутствующими.

Затем его величество приподнялся и, подняв бокал, громко провозгласил:

— «За здоровье моих храбрых кавказских войск»!!!

Оглушительное «ура» всех присутствовавших на завтраке, подхваченное войсками, находившимся вне дома, — которым было дано знать, что государь император пьет за их здоровье,— было ответом на тост, провозглашенный государем императором.

Государь император снова поднялся с места и, подняв бокал, любезно обратился к графине и провозгласил тост за здоровье любезной хозяйки.

После завтрака государь изволил милостиво разговаривать с моим отцом и другими офицерами,— выразил графу Цукато свое полное удовольствие за отличное состояние полка и порядка вверенной ему крепости, осмотрел потом приготовленные для него и государя наследника комнаты, присел на диван, выкушал там чашку шоколаду, при чем пожурил слегка графиню за излишнюю роскошь, допущенную в отделке комнат, и весело шутил с дамами.

В четверть пятого его величество приподнялся с своего места, протянул графине и графу свою руку и, простившись со всеми одним общим поклоном, в сопровождении графа и всех присутствующих вышел на крыльцо, к которому была подана коляска, запряженная четверкой почтовых лошадей. Громкое «ура!» собравшегося войска и жителей крепости снова встретило появление государя на крыльце графского дома.

Государь император уже стал одною ногою на подножку коляски, но вдруг остановился в, обернувшись к стоявшему за ним графу, сказал:

— Прапорщика выпустить и дать ему годовой оклад жалованья; но внушить, чтобы вперед приказания начальства помнил и напрасно пороха не тратил...

Граф поклонился. Государь сел в коляску и лошади тронулись. Несмолкаемое громкое ура всех войск и жителей долго оглашало воздух.

Его величество из Анапы уехал в Керчь (в тексте ошибочно был указан город Пятигорск). Граф провожал государя до первой станции.

Впечатление, оставленное государем в Анапе, было самое приятное, особенно в восторге были дамы.

Чтобы еще более ознаменовать это событие, графиня Цукато устроила на другой день бал и пригласила на него всех офицеров с их семействами. На этом бале случилось, между прочим, следующее происшествие.

Некоторые из офицеров были женаты на казачках, весьма иногда красивых и нередко очень богатых, но, в большинстве случаев, лишенных всякого образования и никогда не бывавших ни в каком светском обществе.

Хотя графиня была вообще дама очень любезная и обходилась со всеми весьма просто, тем не менее приглашение к ней на бал всполошило всех. В особенности была поражена этим приглашением жена прапорщика Усачева, красавица собою, лет восемнадцати, — год как замужем, она до тех пор нигде не бывала, — а тут вдруг пригласили ее в такое большое и светское общество. Сначала она пыталась было даже отказаться от такой чести, но муж требовал поездки на бал безусловно.

Но как же все устроить? во что нарядиться? как войти в гостиную графини? как поклониться, что говорить? Усачева никак не могла решить всех этих вопросов. Чтобы помочь горю, муж посоветовал ей обратиться к полковой казначейше Фирсовой: «она часто бывает у графини», говорил ей муж, «ей известны все приличия и знает, как нужно одеться, чтобы не быть хуже других».

Жена послушалась; не теряя время, она отправилась к Фирсовой и через два часа вернулась от неё веселая и довольная.

В назначенный для бала час, дом графини был иллюминован; играла музыка; съезжались гости; комнаты были полны приглашенных. Графиня с одною приезжею дамою из Тифлиса сидела на диване, — по обе стороны на креслах разместились: моя матушка, жена полкового доктора и жена одного ротного командира г. Луцкого. Разговор шел оживленный; вспоминали до мельчайших подробностей, — кому и что сказал государь император, на кого как посмотрел, как он шел с графиней под руку, как вошел в приготовленные для него комнаты, что он говорил по поводу их отделки, как кушал шоколад и т. д.

Вдруг графиня закусила нижнюю губу и покраснела; дамы, сидевшие около неё, тоже закрыли свои рты платками, — дама из Тифлиса едва удерживалась от смеха. Внимание всех было сосредоточено на Усачевой, которая, войдя в гостиную в шелковом платье, ярко-зелёного цвета, с невозможною отделкой из пундовых и желтых лент, остановилась среди комнаты и, сняв с головы чепчик с пундовыми лентами, приседала, вертелась и кланялась на все стороны.

Граф, мой отец и полковой священник, ходившие по зале, остановились в дверях гостиной и, следя за потешными эволюциями Усачевой, чуть не хохотали... Между тем, раскланявшись на все стороны, Усачева снова надела на свою голову высокий чепец и скромно села на близь стоявший стул.

Фирсова, поглядывая кругом, весело улыбалась. Графиня, вся пунцовая, подошла к Усачевой и, взяв ее за руку, повела за собою.

Перепуганная до крайности, Усачева покорно следовала за графиней в её будуар, где любезная хозяйка усадила ее около себя на диван и ласково спросила: «кто это научил её так одеться и так войти к ней в гостиную?»

— Простите, ваше сиятельство! может быть я не так поклонилась, скороговоркой оправдывалась Усачева. Мне, вероятно, надо было поклониться сначала графу...

— Нет, нет, — этого совсем не надо было делать, перебила графиня.

Усачева с недоумением глядела в лицо графини.

— Как! неужели ничего этого не надо было делать? решилась она выговорить.

— Конечно ничего! но кто-же вас всему этому научил?

— Меня научила Аделаида Александровна, сказала Усачева и туть же рассказала подробно—все как было—как учила ее Фирсова войти в гостиную, как кланяться, с какими лентами чепец надеть и во что одеться.

Оказалось также, что веселая барыня даже учила ее расшаркнуться с графом по-мужски, но что она, Усачева, сконфузилась и забыла это сделать.

Результатом этой шутки было, однако, то, что мужа Фирсовой перевели через несколько дней из Анапы в другую крепость — Джемитеевскую, а Усачева сделалась любимицей и ежедневною посетительницей графини Цукато.

Это описание подписано так: Е. И. Заріна.